|
Жизненный путь и концепция ЮнгаЖизненный путь и концепция ЮнгаАкадемия славянской культуры РЕФЕРАТ «Жизненный путь и концепция К.Юнга» Факультет: психология Предмет: История психологии Отделение: заочное Студент: Милованов Д.В. Москва 1999 г. С разрывом в тридцать лет книга Юнга "Воспоминания, сновидения, размышления" переведена в нашей стране. Но, может быть, выход в России в середине 90-х годов этого замечательного произведения Юнга, его настоящей лебединой песни, вполне своевременно. Дело в том, что именно в последние два десятилетия интерес к творчеству и личности Юнга в нашей стране постоянно возрастает. В творчестве швейцарского психолога удачно сошлись четыре самые современные направления мысли — психоанализ, культурология, гуманитарный подход, эзотерическое умонастроение. Среди произведений К. Юнга книга "Воспоминания, сновидения, размышления" особая, недаром сам автор просил, чтобы она не включалась в собрание его сочинений. Поскольку эта книга является автобиографической и в какой-то мере исповедальной, а также подводящей жизненные итоги и поскольку личность автора весьма нестандартна, в некотором смысле одиозна. Юнг понимал, что читающая публика может его не понять, отнестись к его искренним мыслям и воспоминаниям, по меньшей мере, с подозрением. И действительно, становится не по себе, когда читаешь, например, в самом конце книги такие строчки. "Ребенком я чувствовал себя одиноко, и я одинок до сих пор, поскольку я знаю, и я должен объяснять и напоминать людям то, что они не знают и, в большинстве случаев, не хотят знать... С некоторыми людьми я был очень близок, по крайней мере до тех пор. пока они были как-то связаны с моим внутренним миром; но затем могло случиться так, что я вдруг отстранялся, потому что не оставалось ничего, что могло меня с ними связывать. До меня с трудом доходило, что люди продолжают существовать — даже когда им уже нечего сказать мне... Я мог увлекаться многими людьми, но стоило мне проникнуть в их суть, волшебство исчезало. И я нажил себе множество врагов. Но всякий человек, если он человек творческий, не принадлежит себе. Он не свободен. Он — пленник, влекомый демоном" [89, с. 351 ]. В этом исповедальном тексте нетрудно узнать традицию Сократа, доведенную до предела, до крайности романтической эпохой мысли: подобно великому греку, Юнг говорит обществу и толпе крайне неприятные вещи и одновременно понимает, как чудовищно он сам может выглядеть в свете обыденной общественной морали. Но значительно интереснее книга Юнга тем, что с ее помощью мы можем впервые лучше понять личность великого психолога и даже проникнуть в лабораторию его мышления. В этом смысле это произведение Юнга можно сравнить только с замечательной книгой Н. Бердяева "Самопознание". В обоих случаях особенности личности проливают свет на идеи и творчество авторов, а последние, то есть идеи и творчество, позволяют лучше понять личность. Читая книгу Юнга, нельзя отделаться от ощущения некоторой противоречивости. Противоречивых ощущений по меньшей мере два. С одной стороны, Юнг уже во введения (прологе) заявляет, что он создает всего лишь "личный миф" своей жизни- "Я могу, — пишет он, — делать только это — утверждать нечто, "рассказывать сказки". Правда это, или нет, - не важно. Важно лишь —что это моя сказка, моя правда" [там же, с. 16]. Объясняя, почему он в конце кондов порвал с 3. Фрейдом, Юнг пишет, что научная истина в его разумении — это "гипотеза, которая довлеет к сегодняшнему дню и которая не предполагает оставаться неизменной на все времена" [там же, с. 156]. Таким образом, кажется, что знание для Юнга — это всего лишь удобный миф или правдоподобная гипотеза, причем ориентированные предельно субъективно и условно. Юнг. например, часто прибегает к рассуждению, построенному но следующей схеме: "Я утверждаю нечто, скажем. А: доказать это невозможно, но, кстати, невозможно доказать и противное, то есть, что А не существует". "Конечно, — пишет в одной из глав своей книги Юнг, — можно с самого начала объявить, что мифы и сны, связанные с тем, кто происходит - смерти, не что иное, как компенсационные фантазии, заложенные в самой природе: всякая жизнь желает вечности. Я могу возразить лишь одно — и это тоже миф" [там же, с. 300]. Но, с другой стороны, Юнг постоянно говорит о реальности, придавая ей черты почти метафизические. Такой метафизической реальностью для него является Бог, бессознательное, архетипы. Смысл того, отмечает Юнг, что мы "обозначаем словом Бог, не может быть ни опровергнут, ни доказан. Однако мы убеждены, что ощущаем нечто объективное и в то же время потустороннее, и это наше ощущение соответствует действительности" [107, с. 330—331 ]. А чуть выше Юнг говорит: то, что обычный человек называет именем "Бог", наука обозначает "термином" бессознательное [там же, с. ЗЗО]. "Оба понятия (Бог и бессознательное), — пишет Юнг, — являются пограничными для трансцендентальных содержаний. Но эмпирически можно с достаточной степенью вероятности установить, что в бессознательном присутствует архетип целостности, спонтанно проявляющийся в снах и т. д., а также не зависящая от сознательной воли тенденция соотносить с этим центром остальные архетипы" [там же, с. 372]. Итак, или знание (и психологическое в том числе) — это всего лишь субъективная юнгеанская метафора и интерпретация, или, напротив, — это метафизическое утверждение о действительности, покоящееся на твердых научных основаниях? Именно к последней альтернативе можно отнести следующее интересное высказывание Юнга: "Я стремился создать в психологии универсальную энергетическую теорию, такую, каковая существует в естественных науках" [там же, с. 208]. Но как в этом случае можно понять вторую часть другого утверждения Юнга: "Аналитическая психология в сущности относится к естественным наукам, хотя как никакая другая наука зависит от субъективных предпосылок исследователя" [там же, с. 208]. Таким образом, налицо дилемма — миф или наука, метафора или естественнонаучное знание? Второе противоречие возникает, когда пытаешься понять, как Юнг истолковывает и расшифровывает многочисленные сновидения и другие проявления бессознательного, например фантазии или мистические видения. С одной стороны, Юнг утверждает, что все эти проявления бессознательного представляют собой реальный опыт и поэтому могут быть описаны объективно и строго научно. С другой — нельзя отделаться от ощущения предельной субъективности и произвольности этих описаний и истолкований. К анализу обоих этих ощущений мы еще вернемся. Приступая к осмыслению юнгианских представлений, прежде всего заметим, что в личности Юнга вполне органично уживались по меньшей мере три разных персоны: обычная личность (сам Юнг называет ее "номер 1"), религиозная и мистическая личность ("номер 2") и весьма профессиональная и гуманитарно ориентированная личность психиатра и психотерапевта. Естественно, в пояснении нуждается прежде всего вторая персона. Осознавая ее черты, Юнг пишет следующее: "Но существовал и другой мир, и он был как храм, где каждый забывал себя, с удивлением и восторгом постигая совершенство Божьего творения. В этом мире жил мой "Другой", который знал Бога в себе, он знал его как тайну, хотя это была не только его тайна... "Другой", "номер 2" — типичная фигура, но осознается она немногими... мир моего второго "Я" был моим, и все же у меня всегда оставалось чувство, что в том, втором, мире было замешано что-то помимо меня. Будто дуновение огромных миров и бесконечных пространств коснулось меня, будто невидимый дух влетал в мою комнату — дух кого-то, кого давно нет, но кто будет всегда, кто существует вне времени" [там же, с. 55, 74]. Судя по всему, с этим мироощущением у Юнга были связаны и мессианские идеи. "Все мои работы, — писал Юнг, — были своего рода поручениями, они были написаны по велению судьбы, по велению свыше. Мною овладевал некий дух, он говорил за меня" [там же, с. 220], и идеи эзотерические, то есть критика этого мира и вера в другой мир как подлинную реальность. Утверждая, в частности, что рационалистическая картина мира не полна и неудовлетворительна. Юнг пишет: "Тогда возможность существования другой реальности становится неизбежной проблемой, и наш мир, с его временем, пространством и причинностью, за собой, или — под собой — скрывает иной порядок вещей, где не существует "здесь", и "там", "раньше" и позже" [там же, с. ЗОО]. Читая Юнга, убеждаешься, что все три его ипостаси, или личности, существовали достаточно автономно друг от друга, что, естественно, не мешало Юнгу периодически пытаться их связать и синтезировать. Как психотерапевт Юнг был очень человечен и внимателен к личности и свободе других ("Каждый случай, — пишет он, — диктует свою терапию... принципиально лишь то, что я обращаюсь к больному, как человек —к другому человеку... Врачу есть что сказать, но и больному — в той же степени" [там же, с. 137— 138]. Как мистик и эзотерик Юнг подчинялся только своему демону и видел других людей так, как они себя не видят и не могут увидеть: из позиции, как бы сказал М. Бахтин, абсолютной "вненаходимости". Юнг, обычный человек, осознавал свое одиночество и противоречивость устремлений. "Но возможно ли, — спрашивал он в конце своей жизни, — прожить без противоречий?" [Там же, с. 351 ] Второе обстоятельство, которое необходимо отметить, связано с одной особенностью эволюции творческого пути Юнга. Подобно 3. Фрейду. Юнг начал свой профессиональный путь как практикующий врач- психиатр, пря этом он не имея ни собственные теорий, ни каких -либо догм. Каждый случай, с которым Юнг сталкивался, являлся для него уникальным. У начинающего ученого не было каких-либо заранее принятых методов п приемов помощи больному. Но постепенно с годами он нащупал, изобрел такие методы и приемы, а также вышел к собственной: психологической теории. При этом уже после нескольких лет практики Юнг осознает, что ему нужны определенные методологические ориентиры и теоретические представления. "Уже в 1909 году, — пишет он, — я понял, что не смогу лечить скрытые психозы, если не пойму их символики" [там же, с. 138]. "Естественно, — пишет Юнг дальше, — мой новый метод (толкования сновидений. —В. Р.) таил в себе множество неожиданностей. Все более я ощущал потребность в каком-то объективном критерии" [там же, с. 173]. Начинал свой профессиональный путь Юнг как врач-эмпирик, нащупывающий применительно к каждому больному индивидуальные методы лечения и помощи, но в дальнейшем перед нами врач-теоретик, создатель оригинальной психологической теории. Не будет преувеличением утверждать, что в конце концов Юнг построил теорию и онтологию — учение о бессознательном и архетипах, которые полностью предопределили его подход к больному и методы лечения, хотя, конечно, сам Юнг вряд ли полностью согласился бы с такой квалификацией. Наконец, имеет смысл отметить постоянный дрейф Юнга в сторону мистики и эзотерических представлений. Кстати, подобная эволюция взглядов была характерна и для Зигмунда Фрейда, а также некоторых других крупных психотерапевтов. Попробуем теперь рассмотреть основной метод Юнга — толкование им сновидений и других проявлений бессознательной деятельности человека, причем здесь мы взглянем на работу и представления Юнга иначе, чем сделали это выше. На первый взгляд кажется, что само сновидение как объективный психический опыт подсказывает Юнгу способ истолкования и объяснения. Недаром Юнг резко возражал против подхода 3- Фрейда, считавшего, что сюжет и события сновидений, как правило, скрывают прямо противоположные сюжету содержания. Полемизируя с 3. Фрейдом, Юнг пишет: "Я никогда не мог согласиться с Фрейдом в том, что сон — это некий "фасад", прикрывающий смысл, — смысл известен, но как будто нарочно скрыт от сознания. Мне кажется, что природа сна не таит в себе намеренного обмана, но выражает нечто так, как это возможно для нас — так же как растение растет или животное ищет пищу — наиболее удобным для себя образом. Они не желают обмануть нас, но мы можем обмануть сами себя, если мы близоруки... Задолго до того, как я узнал Фрейда, я представлял себе бессознательное и сны, непосредственно его выражающие, естественными процессами, которые нельзя рассматривать как произвольные и тем более как намеренно вводящие в заблуждение" [там же, с. 166]. Итак, по Югу, сновидение — естественный процесс, то есть объект, напоминающий объекты первой природы, да к тому же процесс правдиво предъявляющий (манифестирующий) себя исследователю. Напротив, для Фрейда сновидение — это прежде всего тексты сознания, символы, за которыми скрыты бессознательные влечения и которые поэтому нуждаются в расшифровке. Но ведь и Юнг истолковывает и расшифровывает сновидения, причем совершенно не так, как это делали другие психологи. К тому же известно, что любое сновидение может быть описано по-разному и само по себе (здесь мы не согласны с Юнгом) не содержит указаний на то, как его необходимо объяснять. Отчасти и Юнг это понимал, например, когда писал, что "человеческая психика начинает существовать в тот момент, когда мы осознаем ее" [там же, с. 138]. Понимать- то иногда понимал, но в общем случае был убежден в другом — в том, что сновидение — естественный процесс, который может быть описан объективно и однозначно. И все же временами в душу Юнга закрадывалось сомнение. Однажды, пишет он, "я получил письмо от той самой эстетствующей особы. Она снова уверяла меня в том, что. мои бессознательные фантазии имеют художественную ценность и что их должно понимать как искусство. Я начал нервничать. Письмо было далеко не глупым и поэтому достаточно провокационным. Современный художник, в конце концов, в своем творчестве опирается на бессознательное — так считала моя корреспондентка, — и взгляд этот, утилитарный и поверхностный, тем не менее заставил меня усомниться, в самом ли деле мои фантазии были спонтанными и естественными, или же с моей стороны был допущен некий произвол, какая-то специальная работа" [там же, с. 197]. Несомненно, был и произвол, и специальная работа — построение интерпретаций, и так как Юнг не контролировал эту работу, не обосновывал ее, то вполне можно согласиться с его корреспонденткой в том, что метод Юнга — не научный, а художественный, то есть относится больше к искусству, чем научному познанию. Но мы забежали несколько вперед. Вернемся и поставим вопрос, а как все-таки Юнг истолковывает свои сновидения и фантазии? Для ответа на него обратимся к воспоминаниям Юнга и проанализируем, как он в подростковом возрасте осмыслил одно свое необычное религиозное переживание. Содержание этого переживания таково. < Однажды в прекрасный летний день 1887 года, восхищенный мирозданием, — пишет Юнг, — я подумал: "Мир прекрасен и церковь прекрасна, и Бог, который создал все это, сидит далеко-далеко в голубом небе на золотом троне и..." Здесь мысли мои оборвались, и я почувствовал удушье. Я оцепенел и помнил только одно: Сейчас не думать! Наступает что-то ужасное» [там же, с. 46]. После трех тяжелых от внутренней борьбы и переживаний дней и бессонных ночей Юнг все же позволил себе додумать начатую и такую, казалось бы, безобидную мысль. "Я собрал, — пишет он, — всю свою храбрость, как если бы вдруг решился немедленно прыгнуть в адское пламя, и дал мысли возможность появиться. Я увидел перед собой кафедральный собор, голубое небо. Бог сидит на своем золотом троне, высоко над миром — и из-под трона кусок кала падает на сверкающую новую крышу собора, пробивает ее, все рушится, стены собора разламываются на куски. Вот оно что! Я почувствовал несказанное облегчение. Вместо ожидаемого проклятия благодать снизошла на меня, а с нею невыразимое блаженство, которого я никогда не знал.. - Я понял многое, чего не понимал раньше, я понял то, чего так и не понял мой отец, — волю Бога... Отец принял библейские заповеди как путеводитель, он верил в Бога, как предписывала Библия и как его учил его отец- Но он не знал живого Бога, который стоит, свободный и всемогущий, стоит над Библией и над Церковью, который призывает людей стать столь же свободным. Бог, ради исполнения Своей Води, может заставить отца оставить все его взгляды и убеждения. Испытывая человеческую храбрость, Бог заставляет отказываться от традиций, сколь бы священными они ни были" [там же, с. 50]. Первый вопрос, который здесь возникает, почему подобное толкование мыслей является следованием Воле Бога, а не, наоборот, ересью и отрицанием Бога? Ведь Юнг договорился до того, что Бог заставил его отрицать и Церковь, и сами священные религиозные традиции. Второй вопрос, может быть, даже еще более важный, а почему, собственно, Юнг дает подобную интерпретацию своим мыслям? Материал воспоминаний вполне позволяет ответить на оба вопроса. В тот период юного Юнга занимали две проблемы: взаимоотношения с отцом, потомственным священнослужителем (по мнению Юнга, отец догматически выполнял свой долг, имел религиозные сомнения, но не пытался их разрешить, и вообще был несвободен в отношении христианской веры и Бога); вторая проблема — выстраивание собственных отношений с Богом, уяснение отношения к Церкви. Чуть позднее рассматриваемого эпизода эти проблемы были разрешены Юнгом кардинально: oт разрывает (в духовном отношении) и с отцом, и с Церковью. после первого причастия Юнг приходит к решению, которое он осознает так: "В этой религии я больше ее находил Бога. Я знал, что больше никогда не смогу принимать участие в этой церемонии. Церковь — это такое место, куда я больше не пойду- Там все мертво, там нет жизни. Меня охватила жалость к отцу. Я осознал весь трагизм его профессии и жизни Он боролся со смертью, существование которой не мог признать. Между ним и мной открылась пропасть, она была безгранична, и я не видел возможности когда-либо преодолеть ее" [там же,с. 64]. Вот в каком направлении эволюционировал Юнг. На пути этой эволюции ему нужна была поддержка, и смысловая, и персональная. Но кто Юнга мог поддержать, когда он разрывает и с отцом, и с Церковью? Единственная опора для Юнга — он сам, или, как он позднее говорил, "в следовании своему демону" - Однако понимает этот процесс Юг г иначе: как уяснение истинного желания и наставления Бога. Именно подобное неадекватное осознание происходящего и обусловливают особенности понимания и интерпретации Юнгом своих мыслей. Юнг, самостоятельно делая очередной шаг в своем духовном развитии, осмысляет его как указание извне, от Бога (в дальнейшем — от бессознательного, от архетипов), хотя фактически он всего лишь оправдывает и обосновывает этот свой шаг. На правильность подобного понимания указывает и юнгеанская трактовка Бога. Бог для Юнга — это его собственная свобода, а позднее, его любимая онтология (теория) — бессознательное. Поэтому Юнг с удовольствием подчиняется требованиям Бога, повелевающего стать свободным, следовать своему демону, отдаться бессознательному. Итак, интерпретация мыслей Юнга, так же как затем и других проявлений бессознательного — сновидений, фантазий, мистических видений, представляет собой своеобразную превращенную форму самосознания личности Юнга. Превращенную потому, что понимается она неадекватно: не как самообоснование очередных шагов духовной эволюции Юнга, а как воздействие на Юнга сторонних сил — Бога, бессознательного, архетипов. Еще один маленький пример. В книге Юнг приводит сон, как он пишет, предсказавший ему разрыв с Фрейдом. События сновидения, пишет Юнг, "происходили в горной местности на границе Австрии и Швейцарии. Были сумерки, и я увидел какого-то пожилого человека в форме австрийских императорских таможенников... В нем было что-то меланхолическое, он казался расстроенным и раздраженным... кто-то сказал мне, что этот старик — лишь призрак таможенного чиновника, что на самом деле он умер много лет назад" [там же, с. 167]. Вот как Юнг истолковал этот сон. "Я стал, — пишет он, — анализировать, и слово "таможня" подсказало мне ассоциацию со словом "цензура". "Граница" могла означать, с одной стороны, границу между сознательным и бессознательным, с другой же — наши с Фрейдом расхождения... Что же до старого таможенника, то, очевидно, его работа приносила ему больше горечи, нежели удовлетворения, — отсюда раздражение на его лице. Я не могу удержаться от аналогии с Фрейдом" [там же, с. 167]. Интересно, сам Юнг фактически понимает, что это не предсказание, а скорее, способ, помогающий ему оправдать очередной шаг своей эволюции — разрыв с Фрейдом. "В то время (в 1911 году), — пишет Юнг, — авторитет Фрейда в моих глазах уже сильно пошатнулся... Когда мне приснился этот сон, я все еще глубоко чтил Фрейда, но в то же время уже стал относиться к нему критически. Судя по всему, я еще не осознавал ситуации и пытался каким-то образом найти решение. Это характерно для ситуации проецирования. Сон поставил меня перед необходимостью определиться" [там же, с. 167 — 168]. Но, пожалуй, приведенный пример — это единственный случаи, когда Юнг, сам того не осознавая, по сути, фальсифицирует собственную квалификацию сна как сна-предсказания. Во всех остальных случаях Юнг трактует сновидения как объективный опыт, как материал бессознательного, который приходит к нему независимо от его желаний или "давления" шагов юнгианской эволюции. Но одно дело истолкование собственных сновидений, мыслей, фантазий, другое — истолкование проявлений бессознательного пациентов и больных. Как действовать в этом случае, не опираться же на закономерности и особенности своего бессознательного. Однако Юнг именно так и поступает и пытается этот свой весьма серьезный шаг обосновать. "В основе умственных расстройств, — пишет он, — мы не обнаружим ничего нового и неожиданного, скорее мы встретим там те же начала, которые лежат в основе нашего собственного существования. И это открытие имело для меня огромное значение" [там же, с. 134]. Одновременно Юнг хорошо понимал, что его опыт бессознательного недостаточен для того, чтобы помочь всем больным, людям весьма разным, с разными проблемами и прошлым. Пытаясь преодолеть это противоречие, Юнг после разрыва с Фрейдом постепенно нащупывает (изобретает) особую психотехнику, позволяющую существенно расширить область и феноменологию бессознательных процессов- Эта психотехника включала в себя не только запоминание и истолкование сновидении, но и еще несколько важных моментов. Во-первых, Юнг обратился к игре, он начал строить домики и замки из песка и камней. Во-вторых, обращаясь к искусству, в частности, все чаще рисует на темы своих переживаний и фантазий; позднее таким путем он приходит к необходимости зарисовывать мандалы. В-третьих, Юнг решает отпустить на волю, не сдерживать разумом свои фантазии, какими бы болезненными и странными они ни казались. "Перед фантазиями, — пишет Юнг, — охватившими меня, столь волновавшими и, можно сказать, управлявшими мною, я чувствовал не только непреодолимое отвращение, но и неизъяснимый ужас. Я боялся потерять контроль над собой, я боялся сделаться добычей своего бессознательного, а как психиатр я слишком хорошо знал, что это значит. И все же я рискнул — и позволил этим образам завладеть мною. Пойти на этот риск меня главным образом заставило то обстоятельство, что поставить в подобную ситуацию пациента я бы не решился, не пройдя это сам" [там же, с. 180]. Юнг осознает свои фантазии как естественный процесс и силу, завладевшие им помимо его волн и желания. С таким пониманием невозможно согласиться, поскольку Юнг сам вызывает и запускает эти процесс и силу (играя, рисуя, занимаясь погон, медитируя, отпуская свои фантазии, устремляясь к познанию бессознательного), которым потом, часто со страхом, отдается. Здесь опять, как и в случае толкования сновидений, рефлексия Юнга неадекватна реальному положению дел. Но в каком направлении формировал Юнг свое бессознательное, куда он эволюционировал? Анализ книги показывает, что были два основных фактора, определяющие эту эволюцию: осмысление проявлений бессознательного, целью которого являлось создание "языка описания" бессознательных процессов (сам Юнг понимал эту работу как анализ структуры бессознательного), и реализация Юнгом своих основных экзистенциальных проблем и устремлений. Для уяснения сказанного рассмотрим один пример — формирование понятия Анимы. В теоретической системе Юнга Анима — это архетип, который широко используется при интерпретации проявлений бессознательного. Интересно, как Юнг приходит к этому понятию. Сначала в его снах-видениях -фантазиях появляется образ прекрасной слепой девушки, которая находится в компании с Ильёй-пророком и огромной черной змеей. Затем образ девушки вытесняется женским голосом, в котором Юнг узнает одну из своих пациенток. "Я знал наверняка, — пишет Юнг, — что этот внутренний голос принадлежал женщине, и я узнал голос одной моей пациентки, довольно одаренной, но страдавшей психопатией. В наших с ней диалогах всегда присутствовал довольно значительный трансфер" [там же, с. 187]. Этот голос ведет активную полемику с Юнгом, утверждая, например, что его истолкование — это искусство или что Юнг как художник сам творит содержание бессознательных переживаний (см. цитату выше). Именно этот психический материал, утверждает Юнг, и приводит к идее "Анимы". Я подумал, вспоминает Юнг, "что эта "женщина во мне" лишена собственных речевых центров и объясняется с моей помощью. Она говорила со мной не однажды, причем обстоятельно. Меня крайне занимало то, что какая-то женщина существует внутри меня и вмешивается в мои мысли. В самом деле, думал я, может, она и есть "душа" в примитивном смысле слова, и я спросил себя, почему душу стали называть "anima", почему ее представляют как нечто женственное. Впоследствии я понял, что эта "женщина во мне" — некий типический, или архетипический образ в бессознательном всякого мужчины, я назвал ее "Анима" [там же, с. 187]. Последний этап формирования понятия — элиминирование чувственных манифестаций "Анимы" и наращивание теоретических признаков этого понятия ("Анима", по Юнгу, — это не только вечный врожденный образ женщины, но и связь сознания с бессознательным, а также женская природа и логика в мужчине, наконец, это источник и символ Эроса и жизни). "Сегодня, — пишет Юнг, — я способен воспринимать такие идеи непосредственно, потому что я научился принимать бессознательное таким, как есть, и понимать его. Я знаю, как я должен вести себя с этими образами. Я могу непосредственно интерпретировать их, когда они являются в снах, и я не нуждаюсь более в посреднике, каким была Анима" [там же, с. 189]. Основной вопрос здесь следующий: из каких соображений, каким образом Юнг набрал основные теоретические признаки "Анимы"? Вряд ли ему мог помочь приведенный психический материал, ведь из него Юнг мог почерпнуть весьма немногое, а именно что ему приснилась некая прекрасная девушка, а потом с ним общался и спорил голос, напоминающий голос одной его пациентки. Как из всего этого можно получить понятие Анимы, совершенно не ясно. В то же время достаточно очевидно, что понятие Анимы небесполезно в психотерапевтической практике, а также что оно отвечает эстетическим и культурологическим взглядам Юнга. Не означает ли сказанное, что понятие Анимы вовсе не выплыло из глубин бессознательного, а было сконструировано самим Юнгом? Другое дело, что в качестве эвристического толчка могли выступить соответствующие фантазии Юнга, но из того же материала бессознательного на другом этапе эволюции личности Юнга, вероятно, выплыло бы не понятие Анимы, а какое-то другое. Конструирование Юнгом понятий не могло продолжаться бесконечно, оно пришло к своему завершению, когда он, во-первых, полностью реализовал свою личность, то есть разрешил в своем сознании и жизнедеятельности основные волновавшие его экзистенциальные проблемы (анализ книги Юнга показывает, что главные из них были следующие: проблема Бога, проблема теодицеи, проблема смерти и отношения к ней, понимание истории и культуры, понимание человека, объяснение природы психических заболеваний), во-вторых, сумел создать "язык описаний" бессознательного, который он с успехом применял при лечении своих пациентов. Кстати, одно из центральных понятий этого "языка описания — архетип "самость", связан как раз с представлением о самореализации ("самодостаточности") личности. "Тогда же, между 1918 и 1920 годами, — пишет Юнг, — я начал понимать, что цель психического развития — самодостаточность. Не существует линейной эволюции, есть некая замкнутая самость. Однозначное развитие возможно лишь» вначале, затем со всей очевидностью проступает центр" [там же, с. 198]- А через страницу, анализируя поразивший его сон, Юнг добавляет: "С этим сновидением у меня было связано ощущение некой окончательности, завершенности... Этот сон объяснил мне, что самодостаточность, самость — архетипический смысл и принцип определения себя в мире" [там же, с. 200]. Как же оценить то, что реально сделал Юнг, и как отнестись к его методологическим установкам, например к утверждению, что учение о бессознательном, с одной стороны, является естественной наукой, а с другой — предельно субъективно (более, чем какая-нибудь другая наука, "зависит от субъективных предпосылок исследователя"). Если не различать психологическую науку (познание) и психологическую практику (психологическую помощь, лечение), то в этом случае действительно мы вынуждены утверждать, что построения Юнга предельно противоречивы, что он постоянно отождествляет (не различает) науку и знание с собственными интерпретациями и мифами. Однако в рамках психологической практики все построения Юнга (и его теория бессознательного, и его интерпретации) вполне эффективны. Они помогают психотерапевту и пациенту понять причины психического неблагополучия и так переосмыслить текущую жизненную ситуацию, что новое понимание и видение в той или иной мере способствуют выздоровлению- Если считать, что в рамках психологической практики "'теоретические" построения психологов нужно оценивать не на истину. а на эффективность, то в этом случае главная цель — это не описание психической действительности человека, а создание реальности, погружение в которую помогает пациенту по-новому и в определенном направлении переосмыслить свое неблагополучие и жизненную ситуацию. Используемая литература: 1. Юнг К. Воспоминания, сновидения, размышления. – Киев, 1994. 2. Розин В.М. Психология: теория и практика. Форум-Инфра-М 1998. |
|
